«Снегурочка»: Шум и радость

Фантастическую оперу из Новосибирска «Снегурочка» показали на XXIV Пушкинском театральном фестивале

Судя по шумным, с выкриками «Браво!», аплодисментам и восторженным комментариям в сети, публика в целом приняла спектакль театра «Старый дом», хотя новосибирская «Снегурочка», пожалуй, один из немногих по-настоящему радикальных экспериментов, показанных на псковской сцене за последнее время.

У нас почему-то принято сомневаться не только в проницательности, но и в эмпатии зрителя, его эстетической открытости, потенциальной готовности воспринимать самые необычные формы того, что сегодня принято обозначать термином contemporary art. Чтобы не обмануться в ожиданиях, достаточно было заглянуть в аннотацию спектакля, в которой было прямо заявлено, что «спектакль построен по законам визуального театра».

Грубо говоря, визуальный театр — это драма без слов, театр вне установки на вербальное общение, лишенный привычных нам диалогов; такой театр синтезирует драму и актуальные изобразительные практики, пантомиму, танец и цирк, и это вовсе не означает, что действие лишено сюжета.

Сюжет и конфликт, разумеется, есть; просто языком коммуникации здесь служат живые сценические картины, зрительные образы и знаки, а еще — музыка, функцию которой способен исполнить любой бытовой шум: от ударов падающих на пол досок до шуршания целлофановых пакетов.

Музыкальная партитура из звуков примитивных дудочек, из треска, скрипа и шлепков – то еще испытание для неподготовленного слуха, но это часть замысла, погружающего зрителя в мифологическое пространство, в Берендеево царство, где запрещены музыкальные инструменты, и пятнадцать лет не видели Солнца.

Перед началом спектакля зрителям раздали текст с кратким содержанием картин, своего рода путеводитель по опере, - видимо, чтобы не заблудились в ее причудливом мифическом символизме, - но эти подпорки из обозначений (своего рода «титры» эпохи немого кино) только мешали непосредственному восприятию того, что происходило на сцене; сказка не требует толкований, всякая объяснительная схема лишает сказку магии, необходимого ей волшебства, а значит, объяснять излишне — нужно просто смотреть и внимать, фиксировать и видеть. Вовсе не обязательно включать внутренний режим дешифровки — можно расслабиться и принять правила игры: иногда капустный вилок с воткнутыми в него гвоздями — это только капустный вилок.

Впрочем, «Снегурочка. Лаборатория» не была бы актуальным театром, если бы не эксплуатировала знаки повседневности, которые считываются на раз: на смысловом зиянии между хрестоматийным текстом Александра Островского и его современной модификацией «здесь и сейчас» и зиждется игра, пульсирует режиссерский вымысел. Приметы современности накладываются на канонический сюжет, и неотвратимо удваивают знаковую систему, оставаясь при этом цельным художественным организмом.

Отсюда — доступность изображения, понятного как неискушенному в подобных практиках зрителю, так и театральному профессионалу, который тут же начинает искать и находить соответствия — то в авангардной музыке, то в артхаусном кино, то в актуальном искусстве или уличной субкультуре.

Журналисты любят выискивать аналогии, и им на ум сразу приходит планета Плюк галактики Кин-Дза-Дза, но это всего лишь одна из возможных ассоциаций, порожденных стилистикой киберпанка, без которой на рубеже двух столетий никуда не денешься: да, и «Безумный Макс», и американский комикс, и ультрамодный подиум с расфуфыренными моделями тут присутствуют, но это не отменяет той мощной хтонической энергетики, которой наделен практически каждый эпизод, каждая движущаяся картина.

Загадочность и абсурдность происходящего и есть главное событие «Снегурочки» на сцене и в сознании, хотя меня, признаюсь, больше интриговал вдруг возникший конфликт с языком, с внятной артикуляцией: примерно через полчаса мне остро, до боли, захотелось услышать со сцены хоть какое-то живое слово, вырвавшееся из горла актера. Спустя час я дождался — Берендей исполнил некую ораторию на какой-то странной смеси славянских слов.

Слух, между тем, продолжала «услаждать» причудливая какофония, а зрение реагировало на являвшиеся внезапно, словно двадцать пятый кадр, застывший в режиме нон-стоп, галлюцинации. Самодвижущийся рубанок. Чучело коровы или мгновенно вылупившаяся из яйца белая курица. Пианино на колесиках, выскочившее из зарослей. Долгожданное солнце, внезапно ослепившее всех, как свечение термоядерного взрыва.

Девушка-Снегурочка выглядела и пела холодно и отстраненно, как будто и вправду изо льда, так до конца и сохранив свою невыразимую печаль и тайну, а вот группа клоунов-берендеев успела немного напугать, вдруг обратившись в фыркающих, блеющих и хрюкающих упырей, «живых мертвяков», готовых выпрыгнуть через рампу прямо в зал, - чтобы ты их уже никогда не забыл.

Саша Донецкий