Приготовление к смерти

«Рассказ о семи повешенных». Л. Андреев.
Режиссер Кирилл Вытоптов.

«Война и мир. Лысые Горы». Л. Толстой.
Режиссер Александр Плотников.

«Четыре дня». В. Гаршин.
Режиссер Никита Кобелев.

На режиссерской лаборатории «Школьная классика: новый ракурс» на XXVII Пушкинском театральном фестивале показали три эскиза по русским классическим произведениям. Мирная жизнь и смерть профессионального военного, приготовление к смерти и смерть на поле битвы — основные темы. Не все эти тексты изучают в школе и ставят в театре. «Война и мир» Толстого — частый репертуарный гость, Всеволода Гаршина помнят по «Лягушке-путешественнице» и редко ставят, а Леонида Андреева актуализировал для театра Миндаугас Карбаускис. Но во всех текстах мы видим человека в преддверии смерти. Кто-то из героев знает, когда умрет, как в «Рассказе о семи повешенных», кто-то нет, как старый князь Болконский, кто-то остался жить, но по сути умер, как в «Четырех днях».

Персонажей всех эскизов «переодели» в наших современников, нашли им приблизительные соответствия в сегодняшней жизни. Герои Андреева — неудачные бомбометатели, даже не ставшие, собственно, никакой организованной группировкой — просто компания молодых друзей, не так чтобы сильно идеологизированно настроенных. То, как они восприняли приговор и слишком быструю смерть, стало новым содержанием их жизни. В главах из «Войны и мира» о жизни в Лысых Горах основным героем выведен отставной военный, а теперь деятельный пенсионер Николай Болконский, увлеченный ЗОЖ не меньше, чем войной. В эскизе «Четырех дней» главного героя вообще нет, есть женщины, ожидающие его возвращения.

Кирилл Вытоптов в «Рассказе о семи повешенных» постоянно делегирует слова автора разным героям, хотя специально ввел двух комментаторов: Анастасию Коренцову и Татьяну Трибуналову. Они дают оценку персонажу, описывают, что он думает и чувствует, а актер, играющий персонажа, при этом сильно удивляется — «как это я испугался?», «как это я был религиозен?», «как это я никого не любил?». Комментаторы, они же и судьи, и надзиратели, постоянно «лезут» в душу героев. Иногда слова автора отходят кому-то из приговоренных, и тогда этот герой берет на себя смелось рассказать о своих друзьях. Таня Ковальчук (Наталья Петрова), от лица которой Андреев описывает ее друзей-бомбометателей, делает это в эскизе нараспев, как заплачку, но ровно по тексту. Мы не всегда можем разобрать, о чем или о ком именно она плачет, но интонация и так сообщает много.

Эскиз Вытоптова начинался, как рекламный ролик о приготовлении какого-то блюда: Наталья Петрова, называя детали бомбы, как ингредиенты супа, складывает их в супницу, стоящую на столе у губернатора. Рассказы о приготовлении к смерти пяти бомбометателей происходят почти одновременно — все персонажи на сцене, и когда разговор заходит о ком-то конкретном, этот герой выходит чуть вперед или жмется к стенке в луче софита. Режиссер преодолел утомительную последовательность перечисления героев, все происходит сразу. Каждый из героев одновременно и знает, как он отнесется к смерти, и удивляется такому своему отношению. Эти молодые люди еще слишком мало знают что-то про себя, поэтому лица «от автора» подсказывают им, что чувствовать, и они недоумевают от самих себя. В финале под популярную песню герои выходят на сцену с бокалами шампанского и новогодней мишурой на шеях, которая и окажется петлями с виселиц. Современность вошла в ткань эскиза легко, как и популярные песенки, реклама и другие знаки жизни, которую молодые персонажи рассказа не успеют прожить.

Рассказ Гаршина «Четыре дня» — монолог умирающего в поле солдата — режиссер Никита Кобелев разложил на четыре женских голоса: Надежды Чепайкиной, Ангелины Курганской, Екатерины Мироновой и Марии Фоминой. Текст выпаливают как из пулемета, одновременно и отстраняя, и заставляя нас все время думать: кто они — матери, жены, сестры? Начинающаяся агония солдата на поле усиливает скорость произнесения текста — так, пульсируя, вытекает кровь из перебитой артерии.

Актрисы успевают овеществить черно-белый мир эскиза. На стене и на полу белая бумажная полоса. На стене напишут мольбу о помощи, безмолвный крик, который никак не вырвется из пересохшего горла солдата. Одна из актрис выльет красную краску на пол, другая принесет черные мусорные пакеты, чем-то забитые под завязку. Поставят утюг, доску, будут гладить мужские рубашки, включать вентилятор… Вещи играли самих себя, не были метафорой, но усиливали образ. Шевелящиеся от потока воздуха рубашки как бы оживали, в то время как их владелец умирал где-то в поле, под солнцем.

Он, незримый, все время был на сцене, ткался из ритма, вещей мирной жизни, размазанной краски. Доброволец, не успевший погеройствовать, убил человека и теперь умирал сам, но задавался вопросом «зачем все это было?». Все подобные вопросы, скрытые за множеством слов горячечного бреда умирающего, остались без ответа.

В финале, где солдата все же нашли и спасли, появился персонаж Георгия Болонева. Уже никуда не спеша, он говорил, что наш герой ранен не сильно, но ногу ему «отымут». Принципиально не решая спасение от смерти как чудо, показывая спасение как обычную рутину, режиссер не дает нам обрадоваться, успокоиться. Война продолжается, и тысячи напичканных чужими идеями молодых людей идут воевать.

Самой масштабной была заявка на эскиз по роману Толстого «Война и мир». Из него взяли линию князей Болконских, все, что касается родового имения Лысые Горы.

Поместье в эскизе было представлено скромно, но уютно. Авансцена заставлена лампами с цветными абажурами, их мягкий теплый свет словно подчеркивает тихое семейное счастье. Домочадцы сидят на диване, едят пиццу, смотрят по телеку «Гардемаринов», старый князь в отдельном кресле все норовит переключить канал на какую-нибудь хронику военных действий. Вначале это кадры из чеченской кампании, потом хроника обрушения нью-йоркских башен-близнецов, потом кадры из «Аустерлица» Сергея Лозницы. Именно так будут сочетаться война и мир в этом эскизе. Война, на которую уходят и даже умирают, существует в телеке. Здесь же, в доме Болконских, идет своя битва. Сначала «сражение» старого князя (Сергей Попков) с сыном (Евгений Терских): они играют в баскетбол — раз за разом закидывают мяч в кольцо и отдают друг другу резкие передачи. Сын делает все правильно, идет на войну, но князь доволен этим как-то по-своему. Сергей Попков играет нарастающее раздражение и от правильности поступка сына, и от собственной уже немощности, хотя он и «полный ЗОЖ» — на сцене не только баскетбольное кольцо, но и беговая дорожка. Княжна Марья (Линда Ахметзянова) — вначале такая милая и добрая, дающая Андрею в качестве благословения баночку варенья, — оставленная с маразматичным отцом, сходит с ума, быстро-быстро включает на магнитофоне то Баха, то попсу. Маленькая княжна (Ксения Соколова), нежнейшее существо, поет грустную песню, подыгрывая себе на синтезаторе. После чего немедленно умирает — ложится на диван, где и пролежит-просидит до конца эскиза. Туда же, обняв огромную плазму, сползет старый князь, уже умерший. Мертвые и живые существуют одновременно. Есть еще функциональные персонажи, которые то доставляют пиццу, то выносят и разбрасывают мусор на сцене. Хлам множится, но не тотально, а так, по-дизайнерски. Наша современность только обрамляет смерть героев, а мир героев романа Толстого не используется, даже чтобы поговорить о настоящем.

Параллельно режиссерской лаборатории на фестивале шли спектакли основной программы. Они послужили хорошим контрапунктом к эскизам. «Лавр» Бориса Павловича, «Слово о полку Игореве» Кирилла Вытоптопова, «Село Степанчиково» Петра Шерешевского, где тоже переодевали персонажей, но принципиально по-другому. Исторический контекст в этих спектаклях выступал союзником, а не был убран за ненадобностью. В «Слове» было решено, кто и где войско Игорево сейчас: охранники различных предприятий, мающиеся в своей никчемности и выполняющие функции формально. В «Селе Степанчикове» переосмыслялся весь мир повести Достоевского — на героях зэковские ватники, детские коричневые колготки в рубчик. В «Лавре» персонажи средневековой жизни выходили в одежде по моде 70-х годов двадцатого века, только одному герою был дарован костюм «своего» времени — берет с перьями, колет, двухцветные чулки, — Амброджо (Александр Безруков) произносил фразу о том, что времени нет, все на свете происходит вневременно, но сознание человека не может впустить в себя все события. Все и сразу — прошлое, настоящее, будущее — одновременно. Эскизы же чаще теряли прошлое, чем находили настоящее.

Автор: Надежда Стоева.

Источник: Петербургский театральный журнал.

Источник: Псковский академический драматический театр имени А.С. Пушкина