Дневник фестиваля. Райхельгауз — из тумана, вынул «гений» из кармана

В медиахолле Псковского драмтеатра ждали Иосифа Райхельгауза, режиссера и медиа-персону, человека, не вылезающего из телевизора, известного общественного деятеля либерального толка. В программе была заявлена лекция с названием в сугубо театроведческом стиле: «Технология работы артиста и режиссера в свете опыта выдающихся практиков современного театра». ФОТОРЕПОРТАЖ

Тут неожиданно явился сам мастер в джинсах и узком модном пиджачке и принялся ругаться чуть ли не матом — мол, сколько лет прошло, а такое впечатление, что в Пскове ничего не изменилось (имелся в виду гостиничный сервис). Во-вторых, Иосиф Райхельгауз грешил на организаторов, де, что-то они там перепутали в анонсовой программке (не то он «автор», не то «режиссер»); раза три повторил Райхельгауз свою гневную мантру, а я так и не понял суть претензий, поскольку прекрасно помню, что сам же и скопировал всю их субординацию с сайта «Школы современной пьесы». За что купили, за то и продали.

Ну это ладно. Райхельгауз сразу признался будто в оправдание, что характер у него дурной, и с этим ничего не поделаешь. Посреди авансцены стоял столик с микрофонами, но Райхельгауз за столик так и не присел, а все время стоял в агрессивной позе и как бы надвигался на зрителей. В общем, это был театр одного актера. Верней, режиссера, а еще преподавателя, и столь агрессивная манера монолога, иногда переходящего в диалог, очень импонировала публике. Публика если и не неистовствовала (трудно выговариваемая форма отрицания), то явно с наслаждением «вкушала» своего кумира. Вкушала и смаковала. Его крупные черты лица, этот как бы пластилиновый рот, манеру говорить без экивоков, прямо, в лоб. В медиахолл явно пришли те, кто надо. Женщины смотрели на Райхельгауза с обожанием.

Режиссер сразу спросил: «А есть ли в зале актеры?» Оказалось, всего один. «Так какой смысл тогда в заявленной театроведческой лекции?» - задался резонным вопросом Иосиф Леонидович, и принялся рассказывать о себе. Это были как бы фрагменты творческой биографии, поскольку целые куски жизни приходилось судорожно пропускать. «Бе-бе-бе».

Было полное впечатление, что если бы Райхельгаузу дали слово по полной, то он мог рассказывать о себе любимом и о себе в искусстве трое суток как минимум. И все в той же манере, раскачиваясь на мощных джинсовых ногах, как бы медитируя вслух, разыгрывая в лицах встречи с великими (реально великими, а вовсе не фуфловыми), которых действительно на его пути, начиная с 17 лет творческой жизни, случилось множество: Анатолий Эфрос, Анатолий Василев, Олег Табаков, Константин Симонов, Галина Волчек и имя им, между прочим, легион. Список, понятно, далеко не полон.

Где-то минуте на 15-й встречи у большинства собравшихся, по моим ощущениям, сложилась полное впечатление, что перед нами — обыкновенный гений. Вот так шел мимо и зашел, вернее, заехал на Пушкинфест-2016, и гения зовут Иосиф Райхельгауз. Ей Богу, не преувеличиваю. И это почти всерьез. Ситуацию спасала все-таки легкая самоирония, которая чувствовалась в иеиуарных пассажах народного артиста России. Но самоирония гениальности не отменяла. Мне сразу вспомнились знаменитые строчки Игоря Северянина:

Я, гений Игорь Северянин,

Своей победой упоен:

Я повсеградно оэкранен!

Я повсесердно утвержден!

Тут смело можно вместо фамилии Северянин подставлять фамидию Райхельгауз, и ничего не изменится, все так и будет: «Я, гений, Иосиф Райхельгауз». (Кстати, кто только не издевался над Северяниным за его саморекламу, а ведь в итоге-то Северянин оказался прав! Он действительно гений русской поэзии, без всяких гипербол, во всяком случае, один из них).

Биографический континент в артистическом исполнении превалировал, и все-таки ближе к финалу встречи Гений Райхельгауз сказал несколько важных вещей про театр и про жизнь, чего нельзя проигнорировать, поэтому дальше прямая речь:

«Школа современной пьесы — это вновь сформированный театр, страшно сказать, существует уже 25 лет. Я в этом театре собрал артистов, с которыми либо имел дело, то есть своих друзей, либо выпускников своей мастерской. Поэтому сейчас, с одной стороны, это самая маленькая труппа в Москве, у нас 28 штатных артистов. Любой провинциальный театр имеет под пятьдесят, а уж в Москве 100 или 200. А у нас всего 28, но из них 9 - народных: Альберт Филозов, Таня Васильева, Ирина Алферова, Александр Галибин, Елена Санаева... Звезды! И среднее поколение, и нынешние выпускники. То есть очень сильная труппа, и принцип театра в том, что мы никогда не ставим пьесу вторыми. Вот тут мы подсчитывали наши итоги, и выяснилось, что за 25 лет у нас было 67 премьер. И все 67 — впервые поставлены на нашей сцене. Даже когда раз в три-четыре года я беру нечто классическое, то это обязательно с привлечением современных авторов, и это обязательно игра. У нас есть спектакль, например, «Русское горе» - это игра с комедией Грибоедова «Горе от ума». Мы «Горе от ума» цитируем, поем, танцуем. Рассматриваем со всех сторон. Но в основном мы ставим пьесы, написанные здесь, сейчас, сегодня. Горжусь, что нам лучшие свои пьесы отдали Борис Акунин, Людмила Улицкая, Дмитрий Быков, Витя Шендерович, Гришковец... Поэтому, еще раз повторю, мы действительно Школа современной пьесы».

Не могла публика пропустить и тему телевизионных политических дебатов, в которых регулярно участвует Иосиф Райхельгауз. Зачем?

«Я скажу. Мне очень обидно за мою любимую Родину, которая называется Россия, правда. Притом, что у меня не хорошая и не русская фамилия, мне очень здесь нравится. Меня много раз куда только не звали, и я даже долго работал а Америке, и поверьте, сегодня я очень хорошо могу жить и работать в одной из западных стран. Я — не бедный человек. За свою работу на Западе я получаю очень приличные деньги. И тем не менее, мне очень жалко. Я хорошо помню 90-ые годы. Я знал Гайдара. Я дружу с Чубайсом, которого 99% населения ненавидит. Клянусь, своими детьми, что более порядочного, благородного, интеллигентного человека я не встречал».

«Для нас это большая новость, - вставила реплику женщина из зала.

«Я понимаю, - согласился Райхельгауз. - Я хорошо знал правительство младореформаторов. Более того, Борис Ельцин, которого наши телеканалы пытаются сделать пугалом для народа, я считаю великим и гениальным человеком, который искренне пытался вывести страну. То, что сегодня происходит с нашей страной, с моей точки зрения, - катастрофа. Страна, которая всех вокруг объявляет врагами и плохими, это ложь. Поэтому, когда меня зовут, я часто иду, хотя в девяти из десяти случаев отказываюсь. Иногда происходят невероятные вещи. Месяца полтора назад я ходил на «Поединок» с писателем Александром Прохановым. И притом, что я подготовился и цитировал ему его мерзкие тексты, «вот вы мракобес, вот вы демагог». Он мне кричал: «Вы проклятые либералы!». Но потом произошла невероятная вещь. Когда все это закончилось, Проханов подошел ко мне, обнял меня и сказал: «Да пошли они все на!.. Я хочу придти к тебе в театр, посмотреть спектакль, прочитай мою книжку». Мы сейчас с Прохановым общаемся, выпиваем по сто грамм. Все не так просто! Я знаю многих, кто ведет эти передачи, и понимаю, почему ведут, почему так удобно, почему так выгодно. Я как-то сообразил, что я такой бесстрашный, такой-сякой, совсем нет! Я тоже чего-то пугаюсь. Прихожу утром с передач Соловьева, а мне в театре говорят: «Да перестаньте! Что вы там несете? Театр же закроют». Но мне кажется, что, если можно хоть кому-то сказать: «Ребята, все не совсем так», то надо хотя бы вслух говорить. А-то ведь мир решит, что мы совсем мракобесы. Я этим искренне занимаюсь, я об этом искренне говорю. Я этим точно не торгую. К сожалению, многие мои коллеги и товарищи ударились в торговлю. Я сейчас разошелся с одним артистом, очень талантливым, который в нашем театре играл много лет. Только на этой почве. Артиста зовут Саша Гордон. Ну что он творит на Первом канале! Причем, я-то знаю Сашу. Знаю, как все это продается...»

Но закончили встречу все-таки не политикой, а искусством:

«Вернемся к театру. Что сделали два человека для мировой культуры? Два человека, которых во всем мире до сих пор ценят гораздо больше, чем нашу нефть и наш газ. Одного человека зовут Антон Павлович Чехов, а другого — Константин Сергеевич Станиславский. Видите ли, театр как институт самопознания человечества существует практически столько же, сколько существуют сами люди. Всегда людям нужно было осознать свою жизнь, соотнести свои собственные беды и проблемы с чем-то и кем-то. Это я так банально, в лоб, но отсюда явилась религия: кто-то знает лучше, чем я, где-то есть закон жизни. Хорошо бы этому закону соответствовать, хорошо бы его узнать. Кто-то отвечает за мою жизнь, ну а я — как Бог даст.

Но с момента некоего прогресса театр, и русский театр в частности, в своей теории и практике, занял для многих образованных и интеллигентных людей более ценную позицию, чем религия. Или равную. Тем не менее, именно театр человеческую жизнь изучает, анализирует, соотносит, и люди зачем-то в театр приходят. Если болят зубы- идут к дантисту, если руку сломают — идут к хирургу, а вот если болит душа, идут либо в храм, либо в театр, где тоже что-то про душу знают. Театр на протяжении веков был таким отражающим зеркалом, по Маяковскому — увеличительным стеклом. В общем, неким инструментом, который лечил мозги, влиял на нервы. На всю физиологию. Не случайно с античных времен всегда рядом шли: «Хлеба и зрелищ». И важно, что всегда ставили пьесы сами драматурги. Для меня живой театр — это всегда школа современной пьесы. Драматург утром писал, днем они начинали играть. Мало того, драматург сам выходил на сцену. И люди постигали человеческие страсти, пусть и под личинами богов. И далее все это продолжалось в средневековье. И при Шекспире. И при Мольере. Сам пишу — сам играю, даю людям инструмент для поверки чувств. Школа современной пьесы. Кроме писателя, извините, нет никакого посредника перед зрителем. Писатель приходит в театр и все объясняет. Опять же, Островский. Ему никто не нужен, кроме артистов и зрителей. Он написал, и он дает артистам советы. Не случайно он написал столько методичек, писем, как должны работать артисты... Школа современной пьесы. Режиссер не нужен. Стенограф не нужен. Потому что вся сценография лежит на складе декораций.

Когда автор обдумывает свою пьесу, он обдумывает и психоэмоциональную составляющую своих персонажей. Один герой хочет уйти, героиня хочет, чтобы он остался. Один чувствует злость, другая чувствует любовь. И драматург сочиняет их поведение и называет это поведение определенными словами. Он (герой) увидел, что она его обманула, так он и говорит ей: «Ты меня обманула, уходи вон». То есть! Вот теперь внимание! Любой писатель - и античный, и Шекспир, и Мольер, любой - до Чехова! - изображал героя, который делает и чувствует ровно то, что делает и чувствует. Он выражает свое состояние, свое желание, свое чувство. Обращение — это обращение, восхищение — это восхищение.

И тут в конце 19 века вдруг появляется некий Антон Павлович и говорит: «Я тоже написал пьеску. Называется «Чайка». Никто особо не рвется ее ставить. Но Александринский императорский театр соглашается. Для бенефиса. Ставят, и выходит полный провал. А провал по одной простой причине. Чехов так написал, что обманул. Он написал какие-то слова, которые не соответствуют внутренней жизни персонажей. Вышла какая-то абракадабра. Чехов в истерике ходит по Ленинграду. Садится в поезд и уезжает от провала подальше.

Но у Чехова есть дружок. Знаменитый, прекрасный, ставит по всей России — Немирович-Данченко. И он, слава Богу, тоже гений, понял, что дело не в Чехове, а дело в театре. Чехов — гений, а ребята не сообразили. И к этому моменту они уже со Станиславским посидели свои 25 часов в «Славянском базаре», и договорились о новом театре. Договорились, что спектакль будет репетироваться 9 месяцев, как ребенок. Станиславский увозит их всех к себе в Любимовку, они сидят все за столом и долго разговаривают. А о чем они разговаривают? А о том, что если в дочеховской драматургии все, что персонаж говорит, поддерживается действием, словом и чувством. Я хочу попить воды — я ее пью. Это — дочеховская пьеса. Классическая мировая драматургия.

Антон Палыч, сам того не желая, дает совершенно новую драматургию, где персонаж и человек, как это к счастью или сожалению часто бывает в жизни, чувствует одно, думает - другое, делает - третье, а говорит - четвертое. Поэтому, уже никакой автор не может артисту объяснить свою пьесу. И тогда Станиславский начинает из своего прекрасного далеко сотавлять экспликации. Оказывается, под каждым текстом есть мощнейшее содержание. Пьеса - это всего лишь верхушка айсберга. Станиславский говорит об обстоятельствах, а потом приходит Эфрос и говорит: «Ерунда! Есть решающие обстоятельства! Которые решают всю сцену». А дальше является Васильев и говорит, что Эфрос устарел, потому что действие — не главное. А дальше являеися ежи Гратовски, который говрит, что все сидит только на физиологии, на самопознании, на реальных чувственных проявлениях.

Возвращаемся к Станиславскому. Станиславский начинает сочинять спектакли независимо от текста. Для него главное — содержание, подтексты. Связь персонажей на уровне действия, на уровне смысла, на уровне чувства, а чувства — это главное, потому что мы хотим сочувствовать, и выясняется, что вот этот человек, который начинает сочинять спектакль, он отбирает у драматурга авторство. И пока Шекспир стоит на книжной полке за стеклом — это великая литература, а потом какой-нибудь Кирилл Серебрянников приходит и говорит: «Что мне этот «Гамлет»? Его уже десятки раз ставили. Я сочиню спектакль, где Гамлет будет, во-первых, гомосексуалистом, а во-вторых, мерзавцем, в третьих, пусть он изнасилует Офелию, которая будет ходить по сцене беременной». Это его право — Серебренникова. А наше право - аплодировать или говорить: «Чушь собачья». Но Шекспир тут ни при чем. Таким образом, Станиславский для всего мирового театра создает новую профессию — называется режиссер. И если прежде мы шли на Гоголя, на Островского, то сегодня мы идем на режиссера. Я сочинил спектакль, придумал, как они там все будут существовать. Благодаря провокации Чехова, на сломе веков родилась новая профессия, и вся мировая драматургия поразила нас своими всплесками. Чехов дал театр экзистенциалистов, театр жестокости, театр абсурда. Чехов породил великий XX век драматургии, а Станиславский открыл профессию автора спектакля и повернул весь мировой театр. Чем мы с вами можем не только гордиться. Мы очень сильны в искусстве. До сих пор.

Скажу удивительную вещь: на протяжении 200 лет мировым лидером по количеству постановок был «Гамлет» Шекспира. Это была самая востребованная пьеса в мировом репертуаре. И вот приблизительно лет десять назад самой ставящейся пьесой в мировом репертуаре стала «Чайка» Чехова. Поэтому весь ХХ век был результатом того фантастического взрыва, который открыли русские гении».

Саша Донецкий

Источник: Псковская Лента Новостей

Источник: Псковский академический драматический театр имени А.С. Пушкина